МЕНТ (мусор, мильтон, молоток) — пренебрежительное наименование на Руси представителя уголовно-следственной, а иногда и репрессивно-политической власти (нередко иносказательно, например, «человек в темном пальто и высоких сапогах» в «Помехе» Д. Хармса, 1940); неотъемлемая составляющая отечественной ментальности; предмет неиссякающей любви-ненависти со стороны прогрессивно настроенной интеллигенции и мишень для (пост)модернистского стёба.
Сознание XIX века акцентирует в образе мента:
— черты зоологизма: старый синоним — «легавый», что имеет, кстати, параллель во
французском vauche (корова), кличка, само подозрение в употреблении которой
стоило зеленщику Кренкебилю в рассказе А. Франса служебной карьеры;
— семантику мертвенной, парадной застылости: «На бочке верхом полицейский
солдат, // Медной шапкой блестя, показался» (Некрасов, «О погоде», 1865), еще
один словесный аналог М. — «фараон»;
— наконец, сатирические обертоны («Шведская спичка» А. Чехова, 1884), на
зарубежной почве породившие эксцентрику копов у Мак-Сеннета, суетливо-глуповатых
охранников порядка у Чаплина.
Отсюда невозможность появления образа смелого, предприимчивого сыщика, в отличие
от западной культуры, в которой находится место как для частной инициативы (Арсен
Люпен, Шерлок Холмс), так и для ее государственной версии (Дик Трейси,
звероподобный «грязный Гарри» Каллаген параллельно с вполне корректными «новыми
центурионами», неряшливым Коломбо или меланхоличным Мегрэ). У нас даже пионер
ментовского дела, француз Видок, воспринимался Пушкиным как личность крайне
одиозная, не то что у себя на родине, где его недавняя кинобиография лишь
обобщила и визуализировала демонический, но в целом достаточно привлекательный
имидж. В истории эта тенденция сыграла роковую роль: практическая ликвидация
института ментов — жандармов ли, городовых - вызвавшая
разгул криминального бесчинства, наряду с амнистией уголовных преступников во время
Февральской революции (так называемые «птенцы Керенского») оказалась одной из
причин революции Октябрьской.
С другой стороны, усилия, предпринятые советской культурной пропагандой с целью
апологетики ментов, принесли свои плоды, спровоцировав в представлении обывателя
эмоции скорее положительного толка. В начале этой своеобразной рекламной
кампании находится даже не пресловутый Дядя Степа (впервые появившийся в
стихотворении С. Михалкова в 1935 году в качестве «краснофлотца, самого главного
великана» и обретший знакомую социальную функцию лишь 20 лет спустя), но тип
«организатора быта», по выражению С. Лучишкина, в таком русле
проинтерпретировавшего картину своего коллеги по авангардистскому ОСТу К. Вялова
«Милиционер» (1923). Почти одновременно появляется эйзенштейнов-ская «Стачка»
(1925), восхитившая Л. Кулешова удачным обыгрыванием образа «русских жандармов в
фуражках», которые, как оказалось, «могут быть фотогеничными, как ковбои в своих
шляпах». Откуда — при всей разности интонаций — два шага до милицанера Д.
Пригова (необходимый штрих пародийного микрокосма), до уважительного обрамления
фигурами ментов (с вениками в руках) сцены банного отдохновения в одной из
композиций «фантастического соц-арта » у Симы Васильевой (к слову, рисующей на
кухонных досках), до ритуального культивирования митьками отдельных реплик
ментовского сериала («дырку ты от бублика получишь, а не Шарапова»). Последнее
корреспондирует нас к позднесоветскому телетворчеству, посвященному деятельности
ментов («Следствие ведут знатоки», 1971-1981, 2001; «Рожденная революцией
», 1974-1977; но особенно — «Место встречи изменить нельзя», 1979). В
литературной сфере достижения были более чем скромными. По словам исследователя
этого жанра (ею названного «пастораль, оживленная трупами») Н. Ильиной, «наши
сыщики — не частники, а сотрудники ответственных учреждений. Ирония, даже
легкая, по их адресу неуместна ».
Попытки героизации ментов в искусстве, предпринятые в последнее время (сериал,
сопровождающийся красноречивым подзаголовком «Улицы разбитых фонарей » — знак
укрощаемого ментами хаоса), небезуспешны, однако более распространена тенденция
к растущей маргинализации этого образа, проецируемого в эстетизируемое прошлое (Фандорин,
созданный Б. Акуниным, скорее напоминает утонченного денди: «гладкий проборчик
волосок к волоску, холеные ногти, тонкие черные усы словно углем нарисованы»)
или детерминируемого гендерной принадлежностью (Каменская А. Марининой). Свежее
слово в этом смысле удалось сказать лишь К. Муратовой с ее «Чувствительным
милиционером», неким Толей Курилюком, неспроста сравниваемым в фильме с
«философом». [О. Сидор-Гибелинда]
МИЛИЦАНЕР — сквозной образ в творчестве ведущего представителя российского
постмодерна и концептуализма, поэта, прозаика и художника Дмитрия Александровича
Пригова. Определяется автором как носитель идеи небесной государственности и
медиатор между государством земным и небесным.
Но поскольку идеи небесной государственности в пределах земного государства невоплотимы,
милицанер — герой культурный, страдающий. Наиболее
ярко образ милицанера воплощен в сборнике «Апофеоз
милицанера (1978). [Д. Десятерик]
СМ.: Митьки, Аегалайз, Соцарт, Стёб, Цензура.